[spardapwnz]

Название: -/-
Автор: Юмичика-отморозок
Пейринг/главные действующие лица: Вергилий/Данте
Рейтинг и ворнинги, если таковые имеются: NC-17, кровищща, и бугагага, тока щас понял, что всегда забываю писать в ворнингах к "девил мэй край" инцест Ж)) а он есть. Даже твинцест, я бы сказал)))
От автора: под катом зловредная гадкая порнуха. (с) Автор
Дисклеймер: все принадлежит капком



Иногда ему даже хотелось, чтобы их застукали. Пришли пораньше, невовремя открыли случайно не запертую дверь ванной, проснулись ночью… Он даже втайне мечтал посмотреть на их лица – одинаковые незапоминающиеся физиономии десятков опекунов, слившиеся в расплывчатое среднее арифметическое. Вот это наверное был бы скандал! Он бы знал, как посмотреть в их охуевшие глаза из-за плеча брата, победно скалясь. Получите, твари, ваше социальное пособие на милых сирот, которых вы сграбастали как кукол из комиссионки, жаль что не могли заказать доставку в коробках.
Как назло, такого никогда не случалось, будто высшие силы успевали подсуетиться. Они умудрялись даже перепихнуться на диване в гостиной под бубнеж вечернего ток-шоу, надев штаны ровно в тот момент, когда в замке входной двери уже скребся ключ.
«Ну как вы тут, мальчики? Не скучали?»
Неееееееет, тянул обычно Данте, заговорщически косясь на брата, и по одному его осоловело-наглому взгляду можно было предположить, что он только вот кончил кому-то на лицо и тех пор еще явно не успел заскучать.
А теперь у них была собственная квартира, хоть круглый день голый ходи, кому до этого дело есть? Вергилий даже побаивался, что теперь будет не так интересно. Но ошибся, к счастью.
- Да мы с тобой охуенно крутые перцы теперь, - шестнадцатилетний крутой перец Данте ржет как конь и кружится по комнате как диснеевская принцесса. Вергилий ничуть не удивился, что для этого неприхотливого позвоночного драный диван с пучками вылезающего поролона будет казаться нереальным статусным взлетом. – Зацени, чувак, можно прям сейчас чпокнуться и в кои-то веки на часы не глядеть.
Как же однако радовал факт того, что их мысли хоть в чем-то да совпадают. Неуправляемый братец на излете полового созревания обладал каким-то пугающе гипертрофированным либидо, раздувшимся до размеров планеты Уран, и был не прочь «чпокнуться» в любой подвернувшийся момент, даже если его разбудить в четыре часа ночи с отчаянного похмелья.
- Я все недоумеваю, а если б меня не было, ты бы себе все сдрочил там по самый корень? – Вергилий в отличие от некоторых не швырнул свою куртку прямо на пыльный пол, а педантично развесил на плечиках.
- Если бы тебя не было, я бы тебя как-нибудь изобрел, - вальяжный Данте подошел к нему вразвалочку и сразу же облапал, впиваясь пальцами в тело точно в плюшевую игрушку. – Ибо я настолько сексуален, что в первую очередь сам себя бы хотел, а затем уже все остальное. Ахха, слушай, это же оборжаться, ты до сих пор стесняешься и говоришь «ТАМ». Скажи «хуй», Вергилий. Ну скажи «хуй».
- Пошел ты… - рисуйся, не рисуйся, а мерзавец был прав совершенно, прямолинейные обозначения всю жизнь вгоняли его в ступор и заставляли язык превращаться в смирный отшлифованный камень.
- Да ты и послать толком не можешь, задницу до сих пор пятой точкой называешь. Ой не могу, умора! Бедный малыш Вергилий, никогда не употребляй эти грязные словечки, а то мамочка тебе намажет язык мылом!
- Балбес, – тормоза у придурка отсутствовали напрочь, равно как и предпочтения, в какой конфигурации трахаться, сверху, снизу, да хоть сбоку, все договоренности сводились к тому, кто кого быстрей завалит. Вергилию в принципе тоже все равно. Но иногда нет. Вот как сейчас например. Когда Данте так себя ведет, взгляд у него сучий, и голос у него сучий, и вся эта до макушки сука злостно нарывается на то чтобы пятую точку на снежинку порвали.
Он всегда предпочитал думать, что ему это нужно меньше, и на приставания брата чаще склонен раздражаться и отмахиваться, но по всему уже давно выходило как-то не совсем так.
Чтобы поцеловать, нужно всего лишь одно движение – жалкая пара сантиметров вперед. Не вверх, не вниз – один и тот же рост, чертовски удобно. Вергилий целует Данте так, словно хочет выкусать из него язык по самый корень. Поначалу, помнится, они совсем не умели целоваться – Данте, например, раскрывал рот как птенец, ожидающий червяка, и отыскать в этой пропасти хоть что-нибудь было совершенно нереально, а Вергилий наоборот без конца клацал зубами, не зная, куда их вообще следует девать. Маленькие идиоты. Пришлось учиться по телевизору, вот потеха-то была, косились в экран и повторяли – такое бы прилежание да в школе, может не пришлось бы от приемных родителей табели на заднем дворе закапывать.
Теперь Вергилию иногда снятся поцелуи. Такие поразительно настоящие, мокрые, медленные и упоительные. А потом он просыпается от того, что это Данте сидит на нем верхом и целует, а кончики его отросших волос свешиваются на лицо, щекочут и заслоняют весь свет. Все на свете.
И черта с два ты дождешься слов «доброе утро» - он в настроении не сдрочить утренний стояк, а трахнуть тебя как сонный мешок картошки. Несмотря на то, что изо рта у обоих спросонья пахнет в лучшем случае мертвыми енотами.
- Эй там, полегче! - это ж надо было так увлечься, стиснув его за яйца через штаны, чтобы Данте не выдержал и вякнул, хоть и со смешком, но спина напряглась, скрюченные пальцы впились в диван. Вергилий злорадно дыхнул ему в спину и милосердно ослабил хватку, медленно и нарочито нежно заскользил пальцами по шершавой ткани туда-сюда вдоль шва, от ширинки назад и обратно, и снова, и снова.
- Так?
- Ссссволота… - Данте расставил колени пошире, уткнулся лбом в руки, но по голосу было слышно – по голосу всегда слышно – что улыбался, вечно лыбился как юродивый, что с ним ни делай – кусай, царапай, мучай, дразни, изводи. Стонет и улыбается, воет и все равно скалится до ушей. Вергилий отчаянно искал способы хоть раз сделать его серьезным. Пока безрезультатно.
Если бы он знал, почему Данте все время лыбится, в ход бы наверное пошли топоры и вилки.
Просто младший брат в эти моменты думал о том, что старший похож на нормального человека только когда ебется. Исключительно. Ну и еще когда спит, такой свободный и безмятежный, а не скукоженная мормышка как обычно. Он ведь всю жизнь привык видеть одну скульптурную композицию – Вергилий читает. Читает только сидя, прямой будто палку колбасы целиком проглотил, и сколько ты ни старайся, никогда не подловишь его на том, чтобы он при этом валялся, грыз что-нибудь, или хотя бы ноги на диван забросил. Без шансов.
Поэтому когда Вергилий ебется, он хотя бы не читает. Слава богам, что в нем не заложено способности заниматься несколькими делами одновременно.
Когда брат кусает его за плечи, скользит языком вдоль позвоночника, оттягивает пояс штанов и снова кусает, почти что за самую задницу, он ведь ни хрена не балуется – больно так, что искры из глаз сыплются, и в такие минуты находится единственное преимущество того, что ты не человек.
Чего тебе сделается? Ну больно – а в следующую секунду уже и забыл, потому что этот малахольный там уже разошелся, содрал штаны с треском и свистом и давай терзать по-всякому, откуда только что берется.
А это берется в Вергилии из давних-давних времен – задолго до того, как они доросли до того, как начали совать ручонки и не только куда ни попадя. Их память словно раздваивалась на одном и том же узле общего пути, на два несоединенных отрезка – то, что было когда-то очень давно и неправда до смерти родителей, будто бы не с ними, в преувеличенно-идиллическом сновидении, и то, что после – добро пожаловать в реальность. Она осязаемая, бьющая колотушкой по голове непрестанно, сугубо насущная жизнь, соленая как голая кожа, под пальцами, под губами. Все, что они могли сделать – это выжить и посметь.
А кто им запретит?
И с самого начала этой второй жизни, с самого первого осознанного момента Вергилию хотелось делать Данте больно и смотреть, что будет. Когда они, например, рисовали, он мог надолго залипнуть с карандашом в руке, глядя на ручонку младшего брата и представляя, как втыкает остро заточенный грифель в ямку между костяшками. Втыкает и давит, продавливает кожу, пропарывает ее и может даже оставляет точку на листе бумаги, проткнув все насквозь. И завораживали не столько фантазии о самом процессе, сколько о реакции. Но так и не решился. Они дрались, порою жестоко дрались, почти ломая друг другу пальцы, расквашивая носы, наставляя синяки и шишки, но он так до сих пор и не воплотил именно ту навязчивую идею.
Вергилий все еще боялся этого болезненного желания проникнуть в Данте и разрушить что-нибудь у него внутри. Все не оставляла мысль, что он никогда, пожалуй, не любил бы его сильнее, чем в такой вот момент.
Неудивительно, что в те редкие моменты, когда он заваливал Данте, а не наоборот, то совершенно съезжал с катушек.
- Знаешь… кто ты… Верги…лий… - прерывисто выдыхает Данте, задыхаясь и от удовольствия, и от смеха, и от бешеной тряски, которая угрожает доконать диван, служивший тут кому-то не менее двадцати лет до них еще. – Ты – злоебучка.
В ответ Вергилий, больно прижимаясь подбородком к его плечу, цепляется пальцами за его нижнюю челюсть и глубоко пропихивает их в рот, чтобы избавиться от его хихиканья хотя бы сейчас что ли.
По-другому с ним бесполезно. Ругайся, не ругайся, все равно, когда они оба кончат, совершенно выпотрошенные, и один, и другой – уснут, обнявшись, на диване, в невероятной позе сплетенных веревок, как упорно терроризировали друг друга в узеньких подростковых постелях, когда совсем уж невыносимо становилось ворочаться во сне в одиночку.
Все равно Данте помычит ему в шею и скажет «отменно поеблись… ауыыыыы хррррр...» Констатация, зевок, сон. Устоявшаяся традиция.

Но кто говорит, что мечты не сбываются?
Вергилий, осознавая себя на невозможной и непостижимой высоте над городом Портлендом, заодно с этим наступил ногой на второй решающий узел пути – начиная с которого путь переставал быть общим.
Втыкая в Данте длинную полосу стали, въехавшую прямо как заказывали – плавно, сильно, легко – он не выдержал и толкнулся. Раз. Еще раз, чувствуя, как внутри Данте наконец-то что-то ломается, рвется, кровоточит от каждого нового рывка острейшего лезвия.
Чувствуешь? Чувствуешь его? Шипело что-то внутри самого Вергилия, и он улыбался как бешеный – улыбался вместо Данте, который может и хотел бы пошутить, да был слишком сосредоточен на процессе вдыхания воздуха раскрытым ртом.
А вот опасения подтвердились – запоздало, но тем не менее.
Никогда еще Вергилий так не любил своего брата, как в этот самый момент.