Про детство Данте и Вергилия

[spardapwnz]

Автор - Юмичика-отморозок
Пейринг/главные действующие лица:йуные Данте и Вергилий
Рейтинг и ворнинги, если таковые имеются: думаю где-то PG, и ангст
Дисклеймер: это все капком


Это был тот редкий случай, когда их очередная приемная семья осталась в живых. Они просто вовремя подсуетились и сдали их обратно в детдом, до того, как должно было произойти непоправимое. Ну что ж…
Только теперь в их характеристике появилась еще одна – одна из немногочисленных – объяснительная.
Мол, они уже практически сформировавшиеся личности. Дескать, неохотно идут на контакт. Допустим, их душевная травма слишком глубока, чтобы обыкновенная семья могла заполнить эту зияющую пустоту. Предположим, им нужны опекуны с куда более богатым опытом общения с нечастными детьми.
Другими словами, выражаясь не для протокола, пусть этими несчастными детьми занимается кто-нибудь другой. А то нашли дураков.
На самом деле, ехидненько вспоминал Вергилий, они нашли порножурналы под матрасом Данте. Тут конечно он сам виноват… Вергилий свои порножурналы прятал в местах понадежней.
И еще братья вдвоем сожрали все благотворительные куриные пироги, приготовленные для субботника в местной церкви. Точнее, не все до одного – тем, что уже не влезло, поделились с бродячими кошками.
А еще Вергилий разломал и поджег велосипед соседского мальчишки, как-то раз обозвавшего их с Данте «вонючими голодранцами».
А еще они сорвали занятие в хоре, куда их записали лишь бы чем-нибудь занять. Накидали хлопушек в рояль. Вергилий был очень доволен собой – он даже сиял. Это же он спер собственное личное дело из кабинета управляющего, и теперь они над ним хохотали вовсю. Только вот, настроения Данте его слегка тревожили.
- А может нам правда дадут нормальных папу и маму? Ну, раз мы такие бедолажечки? – он вздохнул, опершись подбородком на сложенные руки.
- Кажется, мне послышалось что-то ужасно тупое, - недовольно отозвался Вергилий, поднимая голову от их досье, уже превратившегося в букет растрепанных бумаженций.
- Почему тупое? Разве ты не хочешь, чтобы у нас хоть немножко побыли мама и папа?
- Что? Данте, ты иной раз такую пургу несешь! – он раздраженно дернул плечом. – Какой папа? Такой же как тот папа, что нас всех бросил? А маму ты уже забыл и теперь хочешь другую?
- Нет! Нет, заткнись! – Данте вмиг раскраснелся и взвился словно укушенный. - Я не забыл маму! Просто… ну… я хочу пожить в нормальном доме, а не в этих… Ты же сам мне всегда первый говорил, что мы должны понравиться новым опекунам.
Вергилий смолчал – на редкость красноречиво, и у Данте по коже иголочками прошелся озноб. Нет, нет, он не хотел, чтобы брат сейчас заговорил… Только он все равно заговорил.
- А что… они определенно заслуживали того, что потом было. Я видел, кто этого заслуживает… а ты разве нет? Может быть, мы – это лучшее, что с ними случилось. Я, знаешь ли, даже жалею, что в этот раз не дошло, и эти продолжают своими жалкими…
- Нет! Вергилий, они же все умерли! Все те люди умерли из-за нас! – нет, это было невыносимо – видеть, какая улыбка тихонько мазнула по губам брата при воспоминании о том, как голодные тени врывались в окна их многочисленных семей.
- Жалко, да? – Вергилий взял его за подбородок, то и дело нервно облизываясь. Глаза его блестели как-то… лихорадочно. – А нас не жалко? Не жаль было, когда их дети закрыли меня в чулане, провонявшем нафталином и крысиным дерьмом, потому что я их бесил? Нет? А может быть, себя жаль? С этими кроликами например… Данте… - он вдруг смягчился немного. - Мы уже совсем большие, потерпи немного, мы станем жить в своем доме. Ты и я. Больше никакого тупого благотворительного скота.
- Замолчи, замолчи, псих, чертов псих! – заголосил Данте, вконец раздерганный воспоминанием об этих злоебучих кроликах. То был ужасно болезненный эпизод – когда им было по одиннадцать лет, обоих взяла на попечение невозможно пасторальная бездетная пара. Молодые, загорелые, дом с палисадником, вишневые и грушевые деревья. Они внезапно заслужили даже некоторое доверие Вергилия, ну а как иначе. Всей семьей – на пляж, бесконечные фотографии на стенах, где у них с Дане чумазые от именинного торта физиономии, или вот они с замиранием сердца распаковывают железную дорогу…
Вот только в саду был вольер. С кроликами, восхитительными жирными белоснежными кроликами, которых дозволялось тискать сколько душе угодно, даже брать в дом и там тоже носиться с этими зверюшками хоть до посинения. Данте тогда совсем одурел от счастья, и казалось, что это все полуторамесячное благоденствие наконец устаканит их распроклятую жизнь.
Однажды утром Данте счастливым воплем аж разбудил Вергилия. Он стоял в саду и голосил «Брааааааааааат! Иди скорей! Крольчата! Родились крольчатки, быстрей иди смотреть!»
Вергилий хотел было заорать ему прямо из окна, что не такое уж это диво, особенно если учесть частоту спаривания данных животных, даже удивительно что это первый увиденный ими за полтора месяца приплод… Но не стал. Положил на голову подушку и преспокойно продолжил валяться – воскресенье, опекуны уехали закупать еду на всю неделю, оставив их утром понежиться в постелях.
Потом же оказалось, что его присутствие весьма не помешало бы в то благословенное утро. Он бы успел, может, предупредить брата о том, что нельзя трогать новорожденных крольчат. Даже легонько, даже осторожненько погладить пальцем этот бесформенный комочек мяса, ибо мать-крольчиха немедленно откажется их кормить из-за чужого запаха и…
Крольчата, разумеется, спустя некоторое время сдохли. Вместе с ними в ад отправилась и вся обманчивая идиллия.
Вергилий готов был и сам превратить этот дом в мясницкую лавку для людоедов, когда увидел лицо Данте, зареванное и опухшее как подушка для иголок. Хорошо, что не пришлось самому стараться – в ту ночь, едва они вылезли из окна и успели отойти от тихого уютного пристанища на километр, ветерок донес такой знакомый высокий и трескучий шепот десятков сущностей. Далекие и быстро исчезнувшие вопли впервые вызвали у Вергилия это самое чувство. Придерживая Данте за плечи и уводя его все дальше, он время от времени оборачивался, жадно вслушиваясь в тот скрежещущий гомон, мучительные затихающие крики. Даже когда все смолкло, он закрывал глаза и снова вызывал звуки в памяти, чтобы еще немного… насладиться?
Может, зря он ему сейчас это припомнил. Данте изнывал от злости на него – за это, и на себя еще больше – за то, что его вся эта муть до сих пор колола, как камень в ботинке.
- Ты не хочешь, чтобы мы с тобой жили одни, Данте? Я думал, ты меня любишь, – вкрадчиво и тихо произнес Вергилий, заглядывая младшему брату в лицо, чуть склонив голову.
Что он мог ответить? Данте любил Вергилия – любил его всегда, а уж будучи совсем маленьким ребенком, любил до такой степени, что бил его по голове пластмассовой бетономешалкой, не зная, как еще выразить весь этот безбрежный океан оглушительной требовательной нежности. Но тогда Вергилий сам будто бы тяготился тем, что является для него центром мира. К чему он стал говорить об этом сейчас? Зачем?
- Все время вдвоем, одни… почему мы не можем ? Почему мы все время должны быть одни, разве мы хуже всех?
- Мы – лучше всех, Данте! – казалось, столь кощунственные предположения в кои-то веки задели Вергилия за живое. Он потянул младшенького за руку, уронив мятые листы личного дела с колен, попробовал применить испытанное средство успокоения брата – подлез пальцами под рукав его толстовки, потихоньку задирая его и скользя по коже, покрытой легким серебристым пушком, совсем не похожим на те жесткие черные волоски, вырастающие на руках каждого мальчишки к годам первых гормональных вспышек. Обыкновенно Данте, когда брат сам первый дарил ему неожиданную и совершенно добровольную ласку, терял нить любого разговора и, подобно коту, недополучающему внимания, немедленно превращался в пушистую и очень любвеобильную муфту. – Они сами не хотят нас – не желают с нами быть, видишь, как все оборачивается каждый раз? Мы никому не нужны. Никому, кроме нас самих, ты же понимаешь…
Но Данте – вот неожиданно – выдрался, да еще схватился за руку так, будто прижгло крапивой.
- А может это мы не стараемся? А? Может, нам нужно быть поприветливей? Откуда они узнают, что мы готовы дружить, если мы ничего не говорим?
- Ах, ты готов дружить? – бледное лицо Вергилия вытянулось, окаменело, даже будто бы покрылось в момент коркой тонкого ледка, какой обычно появляется на воде в самые первые заморозки. – Что ж. Попробуй, Данте. Разве я тебе когда-нибудь запрещал?
- Вот и попробую! Попробую, увидишь! А ты попробуй мне вообще хоть что-нибудь запретить… выискался! И ты потом тоже придешь, потому что обалдеешь тут со скуки, когда не с кем будет говорить. Поди к черту со своими… своими…
Данте в запале так и не придумал, с чем этаким «своим» должен идти к черту его брат, потому закраснелся окончательно и наконец унесся, будто им выстрелили из пистолета.
Вергилий, оставшись один, в задумчивости наступил на бумаги и низко склонил голову. Плечи его мелко тряслись, и со стороны казалось, будто его одолевают горестные рыдания. Но если бы кому-то вдруг довелось увидеть лицо мальчика, которого колотила дрожь, то может быть он даже отшатнулся бы от испуга.
Вергилий, сгорбившийся и раскрасневшийся, изнемогал от беззвучного хохота. Он дико, исступленно и неслышно хохотал, глядя широко раскрытыми глазами в землю.

Вергилию отнюдь не было скучно. Напротив, очень интересно. Он вкрадчивой тенью проскальзывал всюду, куда направлялся Данте, и с удовольствием наблюдал, что происходит при каждой попытке братца прибиться к этому грязному стаду.
Вот обед – воспитанники интерната кучкуются по уже сложившимся компаниям, хохочут, толкаются, рассаживаются за столами, и даже самые унылые неудачники этого сообщества не сидят одни – у них тоже свои коллективы отщепенцев, они смиренно вынимают хлеб или котлеты, брошенные каким-нибудь хулиганом в их стакан с молоком, но все равно едят, переговариваются и строят планы на день – как и чем заняться, куда деваться, чтобы не наполучать подзатыльников от своих притеснителей. Только Вергилий сидел один. Потому что они с Данте раньше всегда сидели вдвоем.
Вот улыбающийся и сияющий Данте подходит к первому попавшемуся столу, где собрались ребята их возраста – мальчишки и несколько девчонок – со стуком плюхает поднос и влезает на лавку.
Вергилий чуть не подавился хлебом в приступе тихого смеха, когда все дети замолкли и как по команде подхватили свои миски-чашки и выпрыгнули из-за стола, будто кто-то увидел под ногами гадюку или таракана.
А все столы были заняты – ну, кроме того, что был единолично занят Вергилием. Боже, это был прекрасный момент! Все обернулись, нерешительно взглянув на него, потом снова посмотрели на Данте, упрямо уставившегося в тарелку – казалось, происходящее его ничуть не трогало, но уж Вергилий-то знал эти подергивающиеся уголки губ. Если бы Данте был сейчас немного младше, он бы вскочил и убежал, но сейчас мужественно терпел позор, уплетая суп.
Дети, поняв, что деваться им некуда, и выбор невелик, все-таки стали потихоньку влезать обратно, отпихивая друг друга и стараясь занять лавку, где не сидел беловолосый мальчишка. Особенно потеснились те, кому все-таки пришлось оказаться с ним рядом, и на недлинной скамье между ними и Данте образовалось не меньше двух сидячих мест свободного пространства.
Болтовни и смеха за этим столом сегодня не было. Каждый стремительно проглотил свою порцию и поспешил убраться оттуда, так и не решившись, правда, ничего обидного сказать Данте. Все спинами и лицами чувствовали холодный и внимательный взгляд, ни на секунду не отпускающий всех до одного.

Вторая сцена вдохновила его еще больше. В солнечный полдень, притаившись на ветке дерева с книжкой, Вергилий наслаждался еще одним провалом брата, едва удерживаясь от того, чтобы ехидно потереть руки.
Обыкновенно здесь, на небольшой полянке, украшенной кривовато сколоченными подобиями футбольных ворот, гоняли полусдутый мяч любители этих тупых потных игрищ, то и дело оканчивающихся синяками и ушибами… нет, никогда он не мог их понять и всякий раз презрительно фыркал, глядя, как Данте аж трясется от желания пойти и поиграть в этот дурацкий футбол, но неизменно уходит вслед за братом, когда тот дергает его за руку.
Вот теперь он как раз выбрал момент и явился на поле – и Вергилий хоть и не поспел к началу эпизода, однако увидел самое лучшее. Данте, красный и встрепанный, сжимал кулаки и наседал на одного из мальчишек, что верховодили своей командой.
- Почему это я сразу на воротах?
- А что ты хотел? – отозвался мальчишка, звали его кажется Эндрю, но это было не особенно важно. – Только пришел и сразу нападающим? Новички пусть поторчат на воротах, правило такое.
- Ну на воротах же неинтересно! – возмущался Данте, яростный и в то же время отчаянный как раздразненный зверек. – Не заливай, вы всегда тянете жребий, кому стоять!
- Мы – тянем. А ты, если хочешь вообще играть, вали на ворота. А не хочешь – иди куда знаешь, - отрезал Эндрю, якобы равнодушно сплюнул на песок и поддел его ногой. Разумеется, спокойным он только выглядел – каждый тут знал, на что способен был любой из этих чокнутых братьев, так что общаться с ними стоило как дикими собаками – негромко и ровно. Не выдавать страха. Мальчишке однако было не по себе – как будто, помимо вот этого выступающего пацана, было еще что-то. Что-то ледяное и вездесущее, заползающее прямо под футболку подобно тонкой змейке сквозняка. Словно кто-то водил по коже на спине холодной костяшкой пальца.
Данте еще немного попыжился, но все же понял, что есть лишь два выхода – либо занять это непочетное и жалкое место вратаря, либо бить морды, а вследствие этого вообще никакой игры не получится.
Фыркая и зло пыхтя, он пнул песок, обдав им ноги всех игроков, и пошел прочь, напоследок показав средний палец.
- Ну и идите вы в жопу со своим футболом! Неудачники в трусах, и без вас найду, чем заняться.

Никто не видел, куда он ушел – кроме Вергилия. Потому что Данте, едва очутившись среди деревьев, прислонился к одному из стволов, обнял его руками и прижался лбом к шершавой коре. Все это происходило буквально в нескольких метрах от старшего брата, и он, подождав, пока младший дойдет до кондиции, легко и изящно спрыгнул на землю, неслышно подобрался к Данте сзади.
- Я с тобой, братишка. Не плачь, - тихонечко шепнул он, стараясь, чтобы улыбку нельзя было угадать по голосу.
- Я и не плачу, - пробубнил Данте, бессильно царапая ногтями дерево, когда руки Вергилия обвили его пояс, ладони смяли толстовку на животе. Шею приятно защекотали чуть обветрившиеся губы, еще не целующие, просто скользящие по ней. Обычно он практически никогда не щупал его первый – это была прерогатива младшего, тискаться и донимать братца-недотрогу. Как-то само собой перестало хватать воздуха, и Данте задышал чаще и глубже, раскрыв рот и жмурясь от попыток все-таки сдержать проклятые слезы. Изнывая от смеси обиды и злости, и вдобавок замирающего из-за внезапной нежности Вергилия сердца, он стал методично стучать по дереву кулаком.
- Вергилий, я же хотел… просто хотел… почему? Что мы им сделали? Они гнали меня… отовсюду гнали, велели убираться… знаешь, что они говорили?
Еще бы он не знал. Вергилий еще теснее прижался к брату, улыбаясь ему в воротник и торжествующе сопя. Конечно же знал, а как же, ведь он там был. Был там все время, везде, угрожающей тенью маячил невдалеке так, чтобы Данте его не видел, но зато видели все прочие. А те, до кого плохо доходило, кто терял нюх, у кого хватило наглости и смелости перекинуться с Данте словом, обыкновенно спустя пару дней находили, например, свои тетрадки плавающими в туалете. Или собственный ранец с оторванными лямками. Или отвратительный раздавленный помидор под подушкой… Мелочь, а неприятно.
- Я люблю тебя, Данте, - Вергилий зарылся носом в его волосы на затылке, оставил сухой и теплый поцелуй, похожий на тот, что всегда дарила им мама на ночь. – Я ведь говорил, что кроме меня тебя никто не любит.
Помедлив, Данте вздохнул, кивнул несколько раз и весь в момент обмяк, отцепившись от дерева и навалившись на него спиной.
- Ты умница, братишка, - Вергилий обнял его теперь уже за плечи, слегка подтолкнул и медленно повел дальше, вглубь интернатовского дремучего сада. – Ты лучше всех. Они и носка твоего грязного не стоят.
Как бы там ни было, Данте просиял – зашагал рядом с ним бодрее, разулыбался. Такой Вергилий ему нравился… непривычно ласковый и покладистый конечно, но ведь это ж офигенно круто. Соскучился наверное за эти дни, осознал же как без него плохо-то! Вот, все какая-то польза да вышла!
- Надо так почаще ссориться, - хмыкнул он, уже успокаиваясь. – Ты вон прям сегодня как шелковый.
Вергилий дернул уголком губ и поднял одну бровь, что в его понимании было просто апофеозом игривости, и поднял указательный палец, как бы говоря «тише-тише, кое-что покажу».
Он давно нашел в диком саду уголок, куда никто не ходил. Точнее говоря, изрядно постарался, чтобы туда никто не ходил. Успех надо было закрепить – и на будущее следить, чтобы Данте опять не ускользнул из-под контроля. Уж больно это все утомительно, честное слово.